Молодые стихотворцы 50-х годов свое призвание в первую очередь видели в воспе-вании социалистического строительства, силы и мощи советского государства. И одним из наиболее употребительных слов эпохи было "тлаш" - ("сильный", "могущественный", "огромный"), как правило, сопровождавший в качестве эпитета знаменательные слова, обозначавшие советскую родину, армию, партию, комсомол, народ... Приведем лишь не-которые примеры: К. Джегутанов: "Йтлашу Октябр марала йырпху" (согретый солнцем мощного Октября), "Йтлашу х1советска къраль" (могущественная наша советская стра-на); Б. Тхайцухов: "Йацзак1у советска чк1вынчва х1тлашп1" (мы, советские юноши, сильны своим единством), "Ауаг1а рхвитныг1ара, рбзазара, рынасып тлаш" (свобода людей, их жизнь, огромное счастье); П. Цеков: "Ауи тг1ачва тлашп1" (это мощная се-мья); Дж. Лагучев: "Йыргвнырг1вы уара уыштлашу" (дай понять, что ты могуч)...
Прочным и распространенным мотивом поэзии 50-х годов выступал мотив радост-ной и счастливой жизни советского народа, который требовал и соответствующей лекси-ки: К. Джегутанов наряду с ростом благосостояния людей отмечал и то, что счастья у них - океан ("тенгьызта йызщарду насып"). Вслед за ним Б. Тхайцухов утверждал, что родина его густо покрыта счастьем и песнями ("насыпли ашвали жвп1ата ухъг1вахат1"); не от-ставал от них и Дж. Лагучев, констатировавший, что все вокруг заполнено счастьем ("гьагьата зымг1ва насыпла йчвып1"). Иногда счастье заменялось символическим "све-том": "Хотя солнце скрылось за горы,/ Темнота никогда не наступает", -
говорил в стихотворении "Если ты любишь природу" К. Джегутанов, а Дж. Лагучев о родном ауле Кубина писал, что "лучом сияет он ночью". Понятно, что здесь речь идет о свете не реальном, а метафорическом: свет - как излучение счастья и радости. Но в любом случае, выражать восторг по поводу сияния аула, который в то время не был даже элек-трифицирован, вряд ли было уместно.
Но в те же 50-е годы Б. Тхайцухов умело использует различные тропы, отличаю-щиеся как оригинальностью, так и органичностью для национального строя речи: "Апстх1ваква тхьыпхазшва ажвг1ванд йтадзахп1, / Алг1ваква ц1лазшва х1уарджьакъква йырхъадзахп1" (облака, словно узоры, вшитые в небо, дымы, как деревья, пришитые к дымоходам). "Йыжв апшыхь уахъалта" (пей, склонившись, ветер) - довольно смелая не только для своего времени метафора: пить ветер, склонившись, как над ручьем! Знамена-тельно и то, что маленькие козлята не просто пьют воду, а "несут губы к роднику": "Ад-зыс хвыцква йхъвмаруа йцан адзыхь йазыргат1 рпыквква".
В 60-е годы использование выразительных средств языка становится шире и много-образнее. М.Чикатуев уже подбирает тропы не только по прихотливому сцеплению обра-зов, но и в соответствии с характером, профессиональной деятельностью персонажей. Например, в небольшой поэме "Чабан" звезды соотносятся с отарой овец, устраиваю-щихся в небесном загоне: "Айач1ваква ауаса х1выча рапшта / Тштадыртынчхуан ажвг1ванд ах1амач". В стихотворении "Небо и газета" молодому журналисту небо пред-ставляется газетной полосой, где звезды олицетворяют буквы, Млечный путь - передо-вицу, месяц - клише, а появляющиеся на краю горизонта тучи - вести из капиталистиче-ских стран… Этот метафорический ряд продолжается и в шутливом стихотворении "Лю-бовь молодого журналиста", в котором любимая буковкой проникает в сердце газетного работника, ее видение подобно прекрасному клише; герой обязуется наговорить ей целую полосу нежных и ласковых слов, а если потребуется, - то и гранкой больше…
A ia?aue nai?iee К.Iooa "Моя березка" aee??aiu a iniiaiii noeoioai?aiey, nicaaiiua ei a oeieuiua aiau, e i?e yoii oaeaeoaeuii, n eaeie naiaiaie ?iue noeoioai?ao ia?auaaony n o?iiaie: ?aai?iiie, eu?uee ia caie? n auniou i?ae?aniua ianie, aue iia oai, ?oi niaaeiye i?aaiao cao?aiey (ianie) n aeaaieii aaenoaey, ioiinyueiny a ia?ao? i?a?aau e aiaa eee ai?a? (eeou). O?a в noeoioai?aiee "Niae?aynu a aaeui?? ai?iao", iтe?uaa?uai nai?iee, oaieie ?iaeiu niioiineony n iaiai a i?aaa na?aoa: "A?e aaauue oouo, naau aooa1aa ioaoa eoo". I?aa na?aoa - ia?ac ainoaoi?ii aieee, i?eaeiaeuiue e c?aeue ia oieuei aey aaaceineiai oeieuieea. I?ae?anii e niioianaiea ?ecie, i?i?eoie ia ai eiioa, n iai?aaaoaeny no?oiie: "Aoaa co1aoc eao1aoa eo1?1aocoui nuio1?a" (anee ?eciu iai?aaony iaao?ae no?oiie) eee ia?auaiea n aunieeie eeoa?aoo?iuie eeeoa eae n ?aaeuiuie auoiauie i?aaiaoaie: "Na?a enoi?eyo1aa euciouaoa aouuoa euciuie1aa, ea1aaiuie1aa ne1ueioeo1" (y iaiaiie?aoii caaeyauaa? a ieii oae iacuaaaiie enoi?ee).
Так, абазинская поэзия от однотипных и распространенных поэтических клише 50-х гг. переходит к свободной реализации выразительных ресурсов национального языка уже в последующее десятилетие.